И.С.Биргер
ИФЛИ
1.Маша
Недалеко от наших «хором» в Покровском-Глебове стоял дом, а к нему была сделана пристройка. Таких пристроек к основному бревенчатому дому было очень много. (Недаром Покровское-Глебово называли «Шанхай», а ещё его называли еврейско-армянская деревня). Основной бревенчатый дом это всё-таки была «первая категория», он всё-таки стоял на фундаменте, строился когда-то мастерами, был выше, имел обычно железную крышу. Что же касается пристроечек, которые строились позднее, – это была уже другая категория – низенькие, крытые чаще всего толем, а материал – что Бог на душу положит, вплоть до фанеры.
В одной из таких пристроечек и жила Маша Злотина. Познакомились мы с ней весной 1938 года, когда я заканчивала десятилетку, а Маша – педтехникум. Познакомились мы через наших младших сестёр, которые учились вместе в школе (кажется, в параллельных классах). Познакомились на почве поступления в вуз. Я первоначально думала поступать на юридический факультет МГУ. Однажды моя сестра Ната сказала, что вот Фанина сестра Маша тоже кончает техникум и собирается на философский факультет в ИФЛИ. Сестра нас и познакомила. Когда я первый раз зашла к Маше, наша комната мне показалась шикарной по сравнению с её жилищем: комната 10-12 м2, очень низенькая. Вход через 3-4-метровый тамбур. Помню очень хорошо: в тамбуре стоял кухонный столик–шкафчик, на нём керосинка, рядом на табуретке ведро с водой, прикрытое фанерной дощечкой, внизу на полу помойное ведро и на стене несколько крючков для одежды.
Из тамбура входили в комнату, в которой помню только кровати и шкаф. Мамы у Маши не было. Жили три сестры (Маша – средняя, Рая – старшая и Фаня – младшая) и отец – высокий рыжий еврей. Он торговал в киоске в Покровском-Стрешневе папиросами.
Три его старших дочери были замужем, у них уже были дети. Одна из них – Аня – жила в знаменитом «Доме на набережной», Доме правительства, как его называли. Почему она там жила, кто был её муж – не помню, но несколько раз мы с Машей ездили к ней (зачем – не помню).
Маша была девочкой очень умной, развитой, она читала заумные книги, училась исключительно на пятёрки. Именно поэтому и имела право на поступление в ВУЗ после окончания техникума. Все оканчивающие техникумы должны были 2 или 3 года отработать практику и только потом имели право поступать в вуз. Исключение составляли отличники (кажется, норма была 5%), они могли поступать сразу.
Вот Маша и сагитировала меня поступать в ИФЛИ. Там мы тоже общались очень тесно. Во-первых, вместе ездили. Дорога-то была не близкая!
А самое главное: на философском факультете было очень мало девушек (всего или 7 или 9 – точно не помню), поэтому на все вечера, вечеринки, дни рождений философы меня охотно приглашали. Большая часть были не москвичи, и круг знакомств их был невелик.
Из девочек-философов помню:
Кира Гусакова – яркая, эффектная, горбоносая, со смуглой кожей. Великолепно плавала. Активно выступала на разных собраниях. Во время войны погибла. Утонула при форсировании Днепра.
Ася Слоним. Помню её день рождения. Ася и её мама – обе жеманные, «цирлих-манирлих». Кто-то из ребят разбил хрустальный бокал (помню массу хрусталя и фарфора) и растерявшись сказал: «это к счастью». Но взгляд, брошенный на него мамой, был таким красноречивым, что все очень расстроились, даже испугались. Праздник был испорчен.
Лиза (все её называли Бетси) Лобанова – с хорошеньким кукольным личиком. Все удивлялись: как и почему она оказалась на философском факультете.
Воевали Ганна Сердцова (?) (под Сталинградом, вернулась), Мария Потравнова (?) (позже покончила жизнь самоубийством).
Маша – невысокая полная светлая шатенка с ярким румянцем. В первые дни войны ушла на фронт. Воевала в Московской коммунистической дивизии, была ранена и стала инвалидом (хромала, ходила с палкой), получила комнату в Москве (во время войны). Вышла замуж за ифлийца-философа Головаху, родила двух парней, а затем они все уехали в Киев преподавать в каком-то вузе (кажется в Университете). Конечно, она защитила диссертацию, а он был редактором в журнане «Украинский коммунист».
Ещё в 50-х Маша приезжала в Москву, заходила, а потом, с моим переездом в Тушино связь оборвалась.
2. Итак, я студентка
Конкурс был совершенно сумасшедший. На филологический факультет 25 человек на место. Сдавать тогда (в 1938 году) надо было не только профилирующие, а все основные предметы. С 1939 года всё изменилось, и сдавать экзамены стали только по профилирующим предметам. А я, кроме русского языка и литературы, истории и иностранного языка, сдавала ещё физику, химию, географию, а может быть, и что-то ещё – не помню.
Гуманитарные предметы я сдала хорошо, а остальные не помню. Во всяком случае, на филологический факультет, куда я поступала, я не прошла, и мне предложили истфак, куда конкурс был значительно меньше (очевидно, потому, что истфак был и в МГУ, а филологический только в ИФЛИ и пединститутах). Как позднее выяснилось, истфак наполовину состоял из поступавших на филологический.
Очень хорошо я сдала немецкий язык и попала в первую группу. Эта группа была отобрана для молодого преподавателя, который вёл какой-то эксперимент, из числа студентов, выбравших немецкий язык. Всего на курсе было 3 (или 2?) немецких группы, 4 английских и 1 французская.
Конечно, радость была великая! Ещё бы – знаменитый ИФЛИ! Многие мои школьные подружки мне завидовали.
Находился этот знаменитый институт на самой окраине Москвы, за Сокольниками – Ростокинский проезд. Добираться туда было не так просто, и добирались мы с Машей туда часа за полтора. Вначале пешком до Покровско-Стрешнева, оттуда на трамвае до станции метро Сокол, потом пересадка на Охотный ряд, оттуда до Сокольников, а оттуда опять на трамвае под названием СК до Ростокинского проезда. Сразу от метро СК круто поворачивал направо. Как позже мы узнали от студентов, поворот этот назывался поворотом Никольского по фамилии профессора, преподававшего историю древнейшего, доклассового общества, человека страшно рассеянного, который, как передавали студенты из поколения в поколение, однажды вылетел на этом повороте из трамвая. Было ли это в действительности, никто из нас не знал. Но название поворота знали все.
Трамвайчик этот СК был маленький, одновагонный, всегда переполненный, студенты гроздьями висели на подножке (ведь никаких автоматических дверей у трамваев тогда не было).
Но дорога нас нисколько не утомляла. В трамвае были все знакомые, шёл трёп, раздавался громкий смех, вообще, было весело.
В Сокольниках на станции метро был буфет, где мы покупали свежайшие булочки с кремом себе на завтрак – стоили они рубль.
ИФЛИ – стандартное серое кирпичное здание, а рядом был ещё деревянный флигель (кажется, двухэтажный), где тоже проводились какие-то занятия.
Помню первое яркое впечатление – стенная газета «Комсомолец» на нескольких ватманских листах, вся в стихах (сколько впоследствии знаменитых поэтов были их авторами!), рисунках, карикатурах. Она привлекала всеобщее внимание, около неё постоянно толпился народ.
3. Первая группа
Еврейские мальчики из Белоруссии – Илья, Матвей, Фима. Все они сразу, когда началась война, уехали домой и, очевидно, погибли. Володя Лянс (?) – комсомольский активист (кажется, из Воронежа) – тоже погиб. Потом мне рассказывали, как их подразделение, совершенно не обученное, отправили сразу в бой. Володя погиб от гранаты, которая разорвалась у него в руках – не успел бросить.
Андрей В., простой малозаметный мальчик из провинции.
Костя Х. – инвалид с парализованной рукой.
Лёва Якименко, впоследствии (во время или после войны перешёл на литфак) стал профессором и всю жизнь (умер сравнительно недавно) занимался Шолоховым. Помню, как его чуть не исключили из комсомола за опоздание (тогда как раз вышел знаменитый закон, устанавливающий уголовную ответственность за прогулы, опоздания, запрещающий переход на другую работу – кажется, это было в 1939 или в 1940 году).
Володя Никифоров – очень интересная личность, он, пожалуй, единственный, уже с I курса по-настоящему занимался наукой и китайским языком, всё время проводил в библиотеках, вообще, был «не от мира сего».
Все эти мальчики жили в общежитии на Стромынке, где мы и собирались время от времени.
Из москвичей – Коля Ф. и Гедалий К. Последний был лет на 5-7 старше нас, мы его называли на Вы и в компанию не приглашали.
Девушки. Две Нины, одна из них Нина Казакова из Ржева (но жила не в общежитии, а у тёти в Кривоколенном переулке) стала моей близкой подругой; другая Нина ещё до войны, студенткой, вышла замуж за однокурсника Галкина Володю – сына преподавателя И.С.Галкина (не помню, с какого времени он стал ректором или проректором ИФЛИ) и Галкиной-Федорук. Потом они разошлись.
Лёля и Люка из Самарканда сразу в июне 1941 года уехали домой.
Тоня и Оля – помню их очень смутно, они, кажется, тоже были постарше, в нашей компании я их не помню.
Группа была довольно дружная, считалась сильной. Много было в ней иногородних, и они, как мне кажется, занимались серьёзнее, были более целенаправленны.
Когда началась война, стали рыть щели, куда прятались во время воздушных налётов, почти вся группа приехала ко мне домой и около дома отрыли щель, где мы и прятались, когда объявляли воздушную тревогу.
